Когда автор писем направлялся с одним монахом Святой горы в келью того монаха, то проходя по пути мимо исполинской скалы, возвышавшейся над пропастью, тот поведал такую историю, связанную с этим местом: до последней турецкой войны спасался здесь грек, который был из знатного рода, но, отказавшись от всех прав своих на славу и почести света, он избрал пустынную жизнь. Нужно полагать, что в подвигах он был чрезвычайно силен, иначе не раздразнил бы беса. Тогда как все попытки в мысленной брани с пустынником остались для беса напрасными, он нашел в нем слабую сторону и его собственное сердце и разум употребил орудиями к его дивному падению. Бес вскружил голову пустынника мыслями о высоте его подвигов, убедил его разум представлением разнообразия и строгости и множества их, и таким образом мало-помалу, со временем, довел несчастного до такого заблуждения, что он стал желать таинственных видений и очевидных опытов проявления духовного мира. Когда таким образом укоренилась в нем глубоко гордость и самомнение, демон стал действовать решительно! Он начал являться пустыннику в виде Ангела и беседовать с ним. Несчастный до того верил словам "ангельским" и собственной своей мысли, что начал желать служения Церкви в архиерейском сане, которого, по словам "ангела", он давно достоин и к которому предназначен Самим Господом. Значение родных его в свете слишком занимало его воображение и слава их имени щекотала мысль забывшегося подвижника. Недоставало только случая, который бы мог его вызвать из пустыни в мир... Но у беса за этим дело не станет. Однажды, когда пустынник был слишком занят высоким своим предназначением в будущем и, придумывая средства к достижению своей цели, погрузился в глубокую задумчивость, вдруг кто-то брякнул крылечным кольцом. Пустынник вздрогнул, перекрестился и, нашептывая молитву, подошел к двери:

- Кто там? – спросил он.

- Такие-то, – отозвались из-за двери, – мы с твоей родины, принесли тебе от родных твоих поклон и еще кое-что. Мы с важным к тебе поручением; позволь войти к тебе и переговорить с тобою, святой отец.

Пустынник отпер дверь и два незнакомца почтительно приветствовали его.

- Прошу пожаловать, – скромно произнес пустынник, отворяя дверь. Незнакомцы вошли. Хозяин усадил своих гостей на циновочный диван и сам сел против них. Наконец пустынник спросил о цели их посещения, незнакомцы стали говорить:

- Вот что мы должны сказать тебе, святой отец: ты знаешь, как мы страдаем в подданстве Порты, как угнетены мы, наши семейства, наша вера и самая наша Церковь... Ты, конечно, это сам знаешь...

- Да, так, – с чувством проговорил пустынник, – что ж из этого?

- Ты знаешь, верно, и то, – продолжал тот же незнакомец, – что война у турок с Россией кончилась миром, чрезвычайно для нас выгодным, теперь нам дана возможность и свобода жить по-христиански... Но вот беда: у нас, на твоей родине, нет епископа. А без епископа может ли быть Церковь, в силах ли мы управляться сами собою? Кто отразит от нас хищничество турок? Между тем мы знаем твоих родных, знаем и тебя и твою жизнь; а потому прости нас, что мы тебя, без твоего согласия, выпросили себе в епископа. Вот на это и турецкий ферман, а при нем и патриаршая грамота. – Незнакомцы вынули бумаги и передали их пустыннику.

- Помилуйте! – возразил пустынник, смиренно потупив глаза, а между тем готовый прыгать от радости. – Мне ли принять жезл пастырского правления, когда я и сам собою не в силах владеть? Мне ли взять на себя бремя апостольского служения, когда я чувствую мои собственные немощи и множество грехов? Нет, чада, отрекаюсь от того, что выше сил моих! К тому же – моя пустыня мне рай, я дал обет пред Богом – умереть здесь...

- Как хочешь думай о себе, святой отец, – отвечали незнакомцы, – а глас народа – глас Божий: воля правительства – воля Божия! Ты знаешь, что общественная польза предпочтительнее нашей собственной. А ферман на что? – Нет, отец, не отрекайся!.. Церковь тебя зовет. Если ничто тебя не трогает, ни бедствия народа, ни семейные наши горести, так ужели и нужда Церкви для тебя ничего не значит?

- Когда так, – отвечал наконец пустынник, по некотором размышлении, – согласен.

- Итак, отец, поторопись! – заметили гости. – Чем скорее отправимся, тем лучше: невдалеке отсюда, на дороге нас ждут мулы и провожатые.

Пока пустынник собирался, что-то укладывал в мешок свой, незнакомцы не переставали торопить его. Наконец они начали подниматься этой тропинкою на самую высоту скалы: тяжелая грусть и смутное предчувствие теснили грудь подвижника; он тосковал о разлуке со своей пустынью. Когда они поднялись туда, на самый высокий пункт скалы, несчастный не хотел уйти, не посмотревши еще раз на неземные красоты своей строгой пустыни; все трое они стояли на скале: под ногами их лежала пропасть... Пустынник был так неосторожен, что при беседе с незнакомцами подошел с ними на самый отвесный край скалы. И тут сильный толчок в спину сбросил его, как вихрем сорванный с дерева осенний листок, в бездну, со скалы раздался свист, и сатанинский хохот разнесся над пустыней.

Несчастный, впрочем, не убился до смерти. Бог дал ему время для покаяния и послал к нему инока из соседней кельи. Низверженный был весь изломан, самый череп его разбит, кровь ручьями текла из ран, однако ж он имел довольно времени и силы рассказать подробности своей жизни и искушения, просил у знавших его отшельников поминовения и молитв, и на руках плачущего инока испустил дух. После ужасного своего искушения он не более трех часов был жив.

Святогорец, услышавши этот страшный случай, стоя на той самой скале, удивлялся больше тому, что, падая с такой высоты, тот несчастный монах еще оставался жив: "Верно, он имел своего рода добродетели, ради которых не оставил его Господь умереть без покаяния", – заключает автор писем эту повесть [Письма Святогорца к друзьям в России. Письмо 12 ].