На днях гостила у своей дочери, там начала читать книгу А.Торика "Селафиила", дома продолжила ее читать в интернете, ощущение от прочитанного двоякое, конечно, много наставлений и поучений из которых есть чему поучиться, но есть и такие сюжеты которые оставили в душе какие то сомнения, непонимание, даже как бы и неприятие. Недочитала, сейчас нет-нет, да и всплывает в голове что-то такое что вызывает несогласие. Если кто из форумчан читал эту книгу, поделитесь своим мнением, если нет, прочитайте хоть половину и всеравно выскажите что думаете

Если будет время, перечитаю В.Гиляровского

Человек и собака


– Лиска, ляг на ноги да погрей их, ляг! – стуча от холода зубами, проворчал нищий, стараясь подобрать под себя ноги, обутые в опорки и обернутые тряпками.
Лиска, небольшая желтая культяпая дворняжка, ласково виляя пушистым хвостом и улыбаясь во весь свой ротик с рядом белых зубов, поднялась со снега и легла на заскорузлые ноги нищего.
– Эх, Лисичка! и холодно-то нам с тобой и голодно! Кою ночь ночуем на морозе, а деваться некуда… В ночлежных обходы пошли, как раз к «дяде» угодишь, а здесь, в саду, на летнем положении-то, хоть и не ахти как, а все на воле… Еще спасибо, что и так, подвал-то не забили… И чего это в саду дом пустует: лучше бы отколотили доски да бедных пущали… А вот хлебушка-то у нас с тобой нет… Ничего, до лета потерпим, а там опять на вольную работу, опять в деревню косить пойдем и сыты будем… В лагеря сходим… Солдаты говядинки дадут… Наш брат солдат собак любит… Сам я вот в Туречине собачонку взял щенком в лесу, как тебя же, выкормил, выходил и офицеру подарил. В Расею он ее взял… «Чудаком» звали собаку-то. Бывало, командир подзовет меня и спросит: «Как звать собаку?» – «Чудак, мол, ваше благородие!» А ён, покелича не поймет, и обижается, думает, его чудаком-то зовут… Славная собака была!.. Вот и тебя, как ее, тоже паршивым щенком достал, выкормил, да на горе… Голодаем вот…
Лиска виляла хвостом и ласково смотрела в глаза нищему…
Начало светать… На Спасской башне пробило шесть. Фонарщик прошел по улице и потушил фонари. Красноватой полосой засветлела зорька, погашая одну за другой звездочки, которые вскоре слились с светлым небом… Улицы оживали… Завизжали железные петли отпираемых где-то лавок… Черные бочки прогромыхали… Заскрипели по молодому снегу полозья саней. Окна трактира осветились огоньками…
Окоченелый от холода, выполз нищий из своего логова в сад, послюнил пальцы, протер ими глаза, заплывшие, опухшие, – умылся – и приласкал вертевшуюся у ног Лиску.
– Холодно, голубушка, холодно, ну полежи, милая, полежи ты, а я пойду постреляю и хлебушка принесу… Ничего, Лиска, поправимся!.. Не все же так… Только ты-то не оставляй меня, не бегай… Ты у меня, безродного бродяги, одна ведь. Не оставишь, Лиска?
Лиска еще пуще заюлила перед нищим и по его приказанию ушла в логово, а он, съежившись и засунув руки в рукава рваного кафтана, зашагал по снегу к блестевшим окнам трактира…


*
– Сюда, ребята, закидывай сеть, да захватывай подвал, там, наверное, есть! – командовал рыжий мужик шестерым рабочим, несшим длинную веревочную сетку вроде невода.
Те оцепили подвал, где была Лиска.
Она с лаем выскочила из своего убежища и как раз запуталась в сети. Рыжий мужик схватил ее за ногу. Она пробовала вырваться, но была схвачена железными щипцами и опущена в деревянный ящик, который поставили в фуру, запряженную рослой лошадью. Лиска билась, рвалась, выла, лаяла и успокоилась только тогда, когда ее выпустили на обширный двор, окруженный хлевушками с сотнями клеток, наполненных собаками.
Некоторые из собак гуляли по двору. Тут были и щенки, и старые, и дворовые, и охотничьи собаки – словом, всех пород. Лиска чувствовала себя не в своей тарелке и робко оглядывалась. Из конторы вышел полный коротенький человек и, увидав Лиску, спросил:
– Это откуда такая красавица?.. совсем лисица, и шерстью, и хвостом, и мордочкой.
– Бродячая, в саду взяли…
– Славная собачка! не сажать ее в клетку, пусть в конторе живет, а то псов прорва, а хорошего ни одного нет… Кличка ей будет «Лиска»… Лиска, Лиска, иси сюды!
Лиска, услыхав свое имя, подбежала к коротенькому человечку и завиляла хвостом.
Ее накормили, устроили ей постель в сенях конторы, и участь ее была обеспечена, – она стала общей любимицей…


*
Только что увезли ловчие Лиску, возвратился и бродяга в свой подвал. Он удивился, не найдя в нем своего друга, и заскучал. Ходил целый день как помешанный, искал, кликал, хлеба в подвале положил (пущай, мол, дура, поест с голодухи-то, набегается ужо!), а Лиски все не было… Только вечером услыхал он разговор двух купцов, сидевших на лавочке, что собак в саду «ловчие переимали» и в собачий приют увезли.
– В какой приют, ваше степенство? – вмешался в разговор нищий, подстрекаемый любопытством узнать о судьбе друга.
– Такой уж есть, выискались, вишь, добрые, вместо того чтобы людей вот вроде тебя напоить-накормить да от непогоды пригреть, – собакам пансион устроили.
– Вроде как богадельня собачья! – вставил другой, – и берегут и холят.
Поблагодарил бродяга купцов и пошел дальше, куда глаза глядят.
Счастлив хоть одним был он, что его Лиске живется хорошо, только никак не мог в толк взять, кто такой добрый человек нашелся, что устроил собачью богадельню, и почему на эти деньги (а стоит, чай, немало содержать псов-то) не сделали хоть ночлежного угла для голодных и холодных людей, еще более бесприютных и несчастных, чем собаки (потому собака в шубе, – ей и на снегу тепло). Немало он подивился этому.
Прошло три дня. Сильно заскучал бродяга о своем культяпом друге (и ноги-то погреть некому и словечушка не с кем промолвить!) и решил наконец отыскивать приют, где Лиска живет, чтобы хоть одним глазком посмотреть, каково ей там (не убили ли ее на лайку, али бо што).
Много он народу переспросил о том, где собачья богадельня есть, но ответа не получал: кто обругается, кто посмеется, кто копеечку подаст да, жалеючи, головой покачивает, – «спятил, мол, с горя!» Ходил он так недели зря. Потом, как чуть брезжить стало, увидал он в Охотном ряду, что какие-то мужики сеткой собак ловят да в карету сажают, и подошел к ним.
– Братцы, не вы ли недавнысь мою Лиску в саду пымали? Така собачонка желтенькая, культяпая…
– Там вот пымали в подвале под старым трактиром… Как лисица, такая…
– Это она! Самая она и есть!
– Ну, пымали, у нас живет, смотритель к себе взял, говядины не в проед дает…
– А где ваша бог…
Но бродяга не договорил, – вдали показался городовой. («Фараон» триклятущий, и побалакать не даст, – того и гляди «под шары» угодишь, а там и «к дяде»!)
Пошел бродяга собачью богадельню разыскивать. Идет и думает. Вспомнилось ему прежнее житье-бытье… Вспомнил он родину, далекую, болотную; холодную «губерню», вспомнил, как ел персики и инжир в Туречине, когда «во вторительную службу» воевать с чумазой туркой ходил… Вспомнил он и арестантские роты, куда на четыре года военным судом осудили «за пьянство и промотание казенных вещей»… (Уж и вешши! Рваная шинелишка – рупь цена – да сапоги старые, в коих зимой Балканы перевалил да по колено в крови ходил!)… Выпустили его из арестантских рот и волчий билет ему дали (как есть волчий, почет везде, как волку бешеному, – ни тебе работа, ни тебе ночлег!). Потерял он этот свой билет волчий, и стали его, как дикого зверя, ловить: поймают, посадят в острог, на родину пошлют, потом он опять оттуда уйдет… Несколько лет так таскали. Свыкся он с бродяжной жизнью и с острожным житьем-бытьем. Однако последнего боялся теперь, потому что общество его отказалось принимать, и если «пымают, то за бугры, значит, жигана водить» .
А Сибири ему не хотелось!..


*
Опустилась над Москвой ночь – вьюжная, холодная… Назойливый, резкий ветер пронизывал насквозь лохмотья и резал истомленное, почерневшее от бродяжной жизни лицо старого бездомника. А все шагал он по занесенным снегом улицам Замоскворечья, пробираясь к своему убежищу… Был он у «собачьей богадельни» и Лиску на дворе видел, да опять «фараоны» помешали. Дальше пошел он. Вот Москва-река встала перед ним черной пропастью… Справа, вдалеке, сквозь вьюгу чуть блестели электрические фонари Каменного моста… Он не пошел на мост и спустился по пояс в снегу на лед Москвы-реки.
Бродяга с утра ничего не ел, утомился и еле передвигал окоченевшие, измокшие ноги… Наконец, подле проруби, огороженной елками, силы оставили его, и он, упав на мягкий, пушистый сугроб, начал засыпать…
Чудится ему, что Лиска пришла к нему и греет его ноги… что он лежит на мягком лазаретном тюфяке в теплой комнате и что из окна ему видны Балканы, и он сам же, с ружьем в руках, стоит по шею в снегу на часах и стережет старые сапоги и шинель, которые мотаются на веревке… Из одного сапога вдруг лезет «фараон» и грозит ему…
На третий день после этого дворники, сидя у ворот, читали в «Полицейских ведомостях», что
«Вчерашнего числа на льду Москвы-реки, в сугробе снега, под елками, окружающими прорубь, усмотрен полицией неизвестно кому принадлежащий труп, по-видимому солдатского звания и не имеющий паспорта. К обнаружению звания приняты меры».
А кому нужен этот бродяга по смерти? Кому нужно знать, как его зовут, если при жизни-то его, безродного, бесприютного, никто и за человека с его волчьим паспортом не считал… Никто и не вспомнит его! Разве когда будут копать на его могиле новую могилу для какого-нибудь усмотренного полицией «неизвестно кому принадлежащего трупа» – могильщик, закопавший не одну сотню этих безвестных трупов, скажет:
– Человек вот был тоже, а умер хуже собаки!..
Хуже собаки!..


*
А Лиска живет себе и до сих пор в собачьем приюте и ласковым лаем встречает каждого посетителя, но не дождется своего воспитателя, своего искреннего друга… Да и что ей? Живется хорошо, сыта до отвалу, как и сотни других собак, содержащихся в приюте… Их любят, холят, берегут, ласкают…
Разве иногда голодный, бесприютный бедняк посмотрит в щель высокого забора на собачий обед, разносимый прислугой в дымящихся корытах, и скажет:
– Ишь ты, житье-то, лучше человечьего!
Лучше человечьего!

Владимир Войнович. Москва 2042

Бывшие органы госбезопасности (служба БЕЗО) преобразовываются в Комитет
народного спокойствия (КНС), главою которого назначается любезный Нам и
Нашим верноподданным Богобоязненный христианин Леопольд Зильберович.
Всем бывшим коммунистам предлагается сдать свои членские билеты в
губернские, уездные и волостные отделения КНС и пройти через церковное
покаяние.
Всем остальным Нашим любезным подданным предлагается соблюдать
спокойствие и порядок, выявлять заглотных коммунистов и плюралистов,
уклоняющихся от регистрации и покаяния, проявлять бдительность и
нетерпимость ко всем проявлениям лживой и мерзопакостной коммунистической
идеологии.
Данный Манифест Высочайше повелеваю зачитать на площадях, в Церквах и
других местах общественного скопления, а также в воинских частях,
соединениях и на кораблях Императорского Военно-Морского флота.
С нами Бог!
Серафим Первый, Император и Самодержец Всея Руси".

Этот Указ я прочел в напечатанной в виде рулона газете "Ведомости
Правительствующего Сената", которую мне стали доставлять с первого дня моего
заключения.
Если бы не эта газета, я бы вообще с ума сошел. Я и так не находил себе
места. Я всю жизнь мечтал стать свидетелем какого-нибудь переломного
исторического события, чего-нибудь вроде крушения империи, революции или
хотя бы контрреволюции. И не обидно ли, во время как раз такого события (да
имея к тому же прямое ко всему отношение) оказаться ни с того ни с сего
взаперти! Хотя, впрочем, и в безопасности. Что было нелишне, потому что, как
я потом узнал, немедленно по воцарении Симыча (до сих пор не могу его
называть Серафимом) на территории Москорепа стихийно организовались
передвижные народные суды, которые отлавливали бывших комунян повышенных
потребностей и плюралистов и, руководствуясь упрощенным правосознанием, тут
же раздирали отловленных в клочья. Этого в газетах не было, но публиковались
длинные списки казненных по приговору Чрезвычайной коллегии КНС.
А кроме того, изо дня в день публиковались бесчисленные указы, я их
перечислю в том порядке, в котором запомнил:
1. Указ о создании специальной комиссии по расследованию
коммунистических преступлений.
2. Об отказе от уплаты иностранных долгов.
3. Об обязательном и поголовном обращении всего насущного населения в
истинное православие. Во исполнение указа провести поэтапное крещение всех
подданных Его Величества, используя для данного обряда моря, реки, озера,
пруды и другие естественные и искусственные водоемы.
4. О переименовании всех городов, рек, поселков, улиц, заводов, фабрик,
морских и речных судов, незаконно носящих имена коммунистических заправил.
5. Вся собственность на землю, производственные предприятия, средства
производства и транспорт переходит в руки Его Величества и впоследствии
общественными комитетами будет раздаваться бесплатно лицам, способным к
производительному труду и уклонявшимся от сотрудничества с заглотным
коммунизмом.
6. Паспорта и другие документы, выданные безбожной властью,
упраздняются и заменяются единым видом на жительство.
7. Об упразднении паровых, механических и электрических и других
средств передвижения с постепенной заменой их живой тягловой силой, для чего
крестьянам предлагается немедленно заняться выращиванием лошадей, быков,
ослов и шотландских пони.
8. Об отмене наук и замене их тремя обязательными предметами, которыми
являются Закон Божий, Словарь Даля и высоконравственное сочинение Его
Величества Преподобного Серафима "Большая зона".
9. О введении телесных наказаний.
10. Об обязательном ношении бороды мужчинам от сорока лет и старше.
11. Об обязательном ношении длинной одежды. Под страхом наказания
мужчинам вменяется в обязанность носить брюки не выше щиколоток. Ширина
каждой брючины должна быть такой, чтобы полностью закрывала носок. Женщины
должны проявлять богобоязненность и скромность. Платья и юбки также должны
быть не выше щиколоток. Ношение брюк и других предметов мужской одежды
лицами женского пола категорически воспрещается. В церквах, на улицах и
других публичных местах женщинам запрещено появляться с непокрытыми
головами. Уличенные в нарушении данных правил женщины будут подвергаться
публичной порке, выстриганию волос и вываливанию в смоле и в перьях.
12. О запрещении женщинам ездить на велосипедах.
13. О восстановлении буквы "ъ" в русском алфавите.
Было много всяких других указов: о порядке хлебопашества, о введении в
армии новых чинов и званий, о запрещении западных танцев и много чего еще я,
к сожалению, запомнил не все.

Очень современно читается

Да… Известная мерзость. Как было бы замечательно всех подобных выслать из России.

Да..., русофобская вещь, но есть в ней доля горькой правды. Выслать? Так это уже всё было...

А мне и Солженицин не нравится, ведь как писатель, он-посредственность, тот же Шаламов "Очерки блатного мира" написал интереснее (читается интереснее). А "Блатной", "Таежный бродяга" малоизвестного эмигранта М. Демина, чем хуже хваленного Солженицина?

Я не литературовед, потому судить не берусь. Но мне он не нравится....

Я, как философ, назвал бы его писателем с философским уклоном. К таковым относят Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, Монтеня, Сарта, т.е. их отдельные произведения имеют философский уклон. таковы его произведения "красное колесо", "в круге первом". он любит философствовать, а не описывать события, пейзажи, людей, биения эмоций и др. Я не люблю (лично) писателей этого типа и не отношу их к философии. Я приверженец англо-американской аналитической школы, акцент в которой на философии науки.

А я сегодня достала Шмелева, хочу начинать читать детям по чуть-чуть... Такой красивый язык..."вкусный"!

А я открыл для себя Демина. Это журналист, буквально убежавший во Францию в конце 60-ых. С 1945 по 1951 г. был блатным, а с 1947 по 1951 г. вором в законе, по воровской специальности начинал, как карманник, потом переквалифицировался в майданники, участвовал в "сучьей войне" на стороне "воров в законе", но при этом послужил код в конных войсках с 44 г. по 41 г., что скрывал от воров, выдавая себя за сына ростовского босяка и проститутки (при этом увлекаясь художественной литературой )
В 51 г. был отпущен "сходняком" в писатели (даже получил "отходные" средства). Написал "Тайны сибирских алмазов" и "Блатной" и журналистские заметки, рассказы.
http://modernlib.ru/books/demin_mihail/blatnoy/read
почему-то мне понравились как герои: Марго-владелица притона, торговка наркотика и валютой; и Кионто-вор в законе, ширмач, цыган, так и метавшийся между цыганским и воовским законом; ну, и , конечно, Солома, вор-медвежатник-старый онанист и ценитель искусства (Есенина). Ленин-вор в законе, хранитель "традиций" совсем не понравился, как и Гундосый, учитель Чумы в майданном деле. Отчасти понравился своей интеллигентностью вор-карманник Лева из Одессы, знавший несколько иностранных языков.
А вообще сделал вывод, что жили они как застаревшие "дети" и проблемы у них были "детскими".

А мне хочется почитать из жизни первых христиан. Кто может посоветует хорошую книжку?

Лучшая апостол, но, если детали быта, то: Повседневная жизнь первых христиан. Молодая гвардия. 2003. у меня печатка, но вот Инет, очень интересно: http://krotov.info/history/02/3/aman_01.htm

Благодарствую, Иван!

Там все детали: география, что ели, пили и др., сам в пост разок почитаю!