Глубокая ночь. В общежитии, которое помещается на 4-м этаже огромного Семинарского корпуса, тихо – все спят. Посреди этажа стоят стол и стул. За столом сидит дежурный – дневальный. Все мы несем такое дежурство, которое выпадает раз в два месяца: сутки на посту. В твои обязанности входит никого постороннего не пропускать на этаж, звонить в колокол подъем, отбой, время молитвы, занятий, трапезы, следить за порядком. Обо всех происшествиях ты докладываешь непосредственному начальнику – помощнику Инспектора.
Над дневальным лампочка. Он не имеет права спать и, борясь со сном, читает или прохаживается возле своего поста. Но в сон клонит, поэтому дежурный, склонившись над раскрытой книгой, клюет носом. По обе стороны от освещенного пятачка его поста – огромные крылья рекреации. Свет там не горит, коридоры с дверями комнат погружены в темноту.
Один из студентов-старшекурсников решает подшутить над дежурным. Он надевает на голову простыню, имитируя привидение. В тапочках – чтобы не было слышно он из одного конца коридора начинает разбег. Нужно только вовремя загудеть, чтобы дежурный увидел несущееся на него из темноты привидение.
«У-у-у!..» – начинает тихо гудеть привидение. Дежурный всматривается в темноту и видит, что на него несется что-то бесформенное и белое. В эту секунду из темноты коридора с другой стороны выходит Инспектор. Ему не спалось, и он решил проверить порядок в Академии.
Привидение, увидев Инспектора, начинает тормозить, но пол скользкий — дореволюционная кафельная плитка. Привидение скользит на ногах и едет к Инспектору. Тот останавливается, и грозно: «Это что такое?!» По пути привидение съеживается и складывает руки лодочкой: «Батюшка, благословите».

В помощь Инспектору существовали помощники. Их назначали из молодых преподавателей, старшекурсников Академии, или недавних выпускников Академии. Были среди них люди достойные, были в прямом смысле негодяи. Одного из них мы звали Кришна. Этот явно психически нездоровый худощавый парень был помощником Инспектора около года. Кришна все время ходил в расстегнутых сандалиях, которые бренчали, как бубенцы кришнаитов, и что-то бормотал под нос. Для меня загадка, как Инспекция его вообще терпела?
Закончилось правление подловатого Кришны сюрпризом. Он во время зимних каникул обчистил чемоданы, хранившиеся в каптерке, и отбыл в неизвестном направлении. У меня, в частности, пропала электробритва (семинаристы и академисты обязаны бриться, бороды и усы разрешаются только священнослужителям) и два десятка прекрасных западных Библий с золотым обрезом, которые мне подарил один католический священник.

Нашим любимым помощником Инспектора был протоиерей Борис Безменов. Этот пожилой батюшка преподавал у нас гомилетику. В свое время он закончил Университет по специальности «биофизика», а потом работал по этой специальности и еще преподавал французский язык. А в 1976 году он пришел в Семинарию. И потом влился в коллектив, корпорацию преподавателей и был назначен читать курс гомилетики (искусство проповеди).

Отец Борис как преподаватель нас веселил. Его лекции были наполнены смешными примерами и случаями из жизни.

«Когда вы вышли на проповедь перед большим количеством народа, не смущайтесь, не сдавайте назад. Начинайте говорить! Бойтесь, волнуйтесь, но говорите! Наш организм имеет большой запас сил, чтобы выйти из критического положения, даже когда страшно. Однажды, в молодости, я был в Африке, и за мной погнался лев. И я, братья, убежал от льва! Так-то вот, экстремальная ситуация вас мобилизует, и вы скажете так, как никогда не говорили».

«Братья: избегайте на проповеди словосочетаний, которые по отдельности кажутся благочестивыми словами, но, произнесенные вместе, могут быть неправильно поняты. Например, «Пир Духа». Произнесите вместе, что получается? Верно, пирдуха. Или, словосочетание «ко злу», или...»

«Когда произносите проповедь, обращайтесь не к тем, кто стоит перед вами в первом ряду, а к тем, кто стоит в последнем ряду, дальше всех. Только тогда ваш голос достигнет и передних, и задних. И, когда говорите проповедь, говорите ее не для абстрактных людей, а для каждого из стоящих. Им адресуйте, для них говорите».

Урок гомилетики начинался так: специально назначенный для этого студент приносил портативный кассетный магнитофон и кассету с записанной проповедью. Мы все говорили проповеди утром и вечером, эти проповеди и записывались. Мы прослушивали проповедь и обсуждали ее. Критиковали, говорили об удачных моментах. Потом отец Борис выносил вердикт и ставил оценку.

Отец Борис был очень порядочным и очень милым человеком. Студентов он уважал, хотя всех нас называл: «мальчики».
Однажды мы смотрели телевизор. Одно время у нас в аудитории 2-го курса стоял телевизор – веяние перестройки (через пару лет Инспекция, наигравшись в перестройку и демократизацию, его убрала). Был вечер, время после отбоя. И как раз начался фильм по Агате Кристи «Десять негритят». Мы, зная, что дежурит отец Борис, набились в аудиторию и смотрим кино. Отец Борис обходит аудитории, проверяя, как семинаристы отходят ко сну, и видит нас, человек пятьдесят, в классе.
– Мальчики! А ну, спать.
– Отец Борис, – взмолились мы, – это детектив. По Агате Кристи. «Десять негритят». Уже четверых убили! Ну, дайте посмотреть...
– Ладно. Десятого убьют – марш в постель.

Одна из комнат нашего общежития отличалась анархическими настроениями. Там подобрался особый коллектив. Порой жильцы этой комнаты буянили, бывали замечены нетрезвыми, отличались еще как-то.
Однажды ночью в этой комнате лопнули трубы горячей воды, идущие под потолком. И с потолка начала литься вода. Пар на все общежитие. Жильцы комнаты кричат – как потерпевшие, привлекают к себе внимание, ждут жалости народной. Сбегали за помощником Инспектора, им оказался отец Борис. Пришел, посмотрел и говорит: «Да, мальчики. Господь обещал на землю потоп больше не посылать. Но для вас сделал исключение».

Однажды мы праздновали день рождения моего друга, Дмитрия Румянцева. Ему исполнилось 30 лет. Дима готовился к празднику на широкую ногу. Из аудиторий мы принесли парты, скамейки. Было человек 20 приглашенных студентов с разных курсов – наши друзья и приятели. Было куплено 30 бутылок коньяка – по числу лет. Праздник начался и, кстати, сказать, вошел в анналы истории Семинарии (сегодняшние семинаристы, мои ученики, слышали о наших приключениях в этот день и пересказывали мне их, хотя уже всеми забыто – что праздновали, когда это было...).
Чтобы легализовать наш праздник, Дмитрий пригласил и дежурившего в тот день помощника Инспектора, отца Бориса. Это было невероятно: и потому, что между студентом и преподавателем пролегает субординационная пропасть, и потому, что помощники Инспектора никогда не мыслились нами как наши друзья. Это все равно, что в тюрьме пригласить на праздник дежурного начальника охраны.

Отец Борис зашел. Коньяк, естественно, был под кроватью. На столе грустила в одиночестве бутылочка сухого вина.
– Мальчики. Я вижу, вы тут серьезно решили провести время. Но я хочу напомнить вам о дисциплине. Ее никто для вас не отменяет».
– Спасибо, дорогой отец Борис, – загалдели гости. – Выпьете с нами?
– Что вы, я при исполнении. Разве что колы.
Дима мигнул ребятам, и мы бухнули в стакан с налитым коньяком колы. Отец Борис осушил. Пожевал губами, о чем-то думая. Покачал головой и ушел.
Через час опять приходит:
– Мальчики, у вас колы не осталось?
Дима, раскрывая объятья:
– Для вас, дорогой отец Борис, все, что угодно. Эй, быстро батюшке колу!..
И опять в стакан с доброй сотней граммов коньяка вливаем колу и подаем отцу Борису.

Начали праздновать мы часа в два дня. Каждый из гостей приготовил юбиляру номер (это было обязательным требованием для всех приглашенных). Кто-то пел, кто-то разыграл сценку. К нам приходили, от нас уходили. В 22 все было кончено. Прозвучал сигнал колокола на молитву, но мы понимали, что пойти на вечернюю молитву не сможем. Не в том, так сказать, состоянии. Прилегли отдохнуть. Слышим: шаги. Это помощник Инспектора идет по комнатам, проверять, все ли ушли на молитву. А что нам делать? Лежим на кроватях и смотрим на дверь.
Отец Борис отворяет дверь. Смотрит на нас. Качает головой. Потом говорит:
– Что за непорядок, свет забыли выключить.
Гасит свет и уходит. Надо пояснить, что свет, уходя на молитву, мы были обязаны гасить. По свету Инспектор, живущий во флигеле напротив наших окон, вычислял – есть ли кто в комнате, или нет.

Вот такой золотой человек.

Прошли годы. Я стал священником и настоятелем храма. И пригласил отца Бориса к себе на приход. Он приехал в воскресный день, благо дача его была недалеко от моего прихода.
После богослужения я вышел на проповедь и рассказал прихожанам, какой отец Борис замечательный человек и как я его люблю. А у него по щекам текли слезы.

Когда я закончил Академию, в Семинарии начались перемены. Гайки стали закручивать. И с помощников Инспектора отец Борис был снят. За мягкость и за то, что не отдал на растерзание Инспекции одного провинившегося бурсака, а покрыл его вину любовью. Но кто-то донес. И правда и справедливость восторжествовали. Но правда ли, и справедливость ли?..

…При Инспекторе, как я уже неоднократно упоминал, существовал штат помощников Инспектора, мы их называли коротко – помощники.
Были среди них достойные люди, были подлые и непорядочные. В общем, это понятно. Если человек рвется занять это место – место фискала и надзирателя, то это тоже достаточно ясно характеризует его. Почему-то порядочные люди долго на этом месте не удерживались.

Когда я поступил на первый курс Семинарии, новым помощником стал один студент Академии — третьекурсник Иван Д. Это был молдованин, простой, молчаливый парень. Сначала это был очень хороший человек, но потом в нем стали происходить какие-то странные процессы. Этот человек стал меняться на глазах в худшую сторону. Прежние люди, которые имели с Иваном хорошие отношения, отошли от него. Иван стал делать подлости, выслеживал, вынюхивал. Шла мощная деградация, которая просто пугала. Через 2 года Иван превратился в самого опасного и непредсказуемого на подлости помощника. Мы его очень боялись, так как немало ребят были исключены именно из-за него.

Когда этот студент закончил Академию, он остался просто помощником. У него был духовный наставник и старший друг – протоиерей Ливерий Воронов. Это был удивительный старец, отсидевший в сталинских лагерях как участник Псковской духовной миссии (кто смотрел фильм А. Хотиненко «Поп», понимает, о какой миссии я говорю). Отец Ливерий был доктором богословия – высший богословский чин Русской Православной Церкви, был выдающимся богословом и поистине святым человеком. Мы его очень любили. Любил его и, более того, как сын был к нему привязан и Иван. Для нас было загадкой: как такой подлый человек может окормляться у ног отца Ливерия?
К тому времени отец Ливерий был в плохом состоянии. Ему было около 90 лет, и он уже не преподавал, только иногда появлялся, сухонький и ветхий, и медленно брел по коридорам. Вероятно, отец Ливерий не знал про административные проделки своего духовного сына. А сын этот был предан старцу невероятно. Каждый завтрак, обед и ужин Иван нес из трапезной поднос с тарелками и кормил отца Ливерия (отец Ливерий жил в домике при Семинарии). Он не доверял никому этого делать. По вечерам Иван читал отцу Ливерию книги, водил его гулять.
И вот отец Ливерий умер. Гроб, усыпанный цветами, три дня и три ночи стоял в нашем академическом храме. Двери храма были открыты, так что каждый студент мог зайти, сесть на скамеечку и помолиться о почившем профессоре, подумать о чем-то своем. И все три дня и три ночи у гроба простоял Иван Д. Какие нечеловеческие силы нужно было иметь, чтобы, не шелохнувшись, скорбеть трое суток у гроба?.. Мы ничего не могли понять. Мы шли мимо храма, например, в трапезную, шли на занятия... Иван недвижимо стоял у гроба.
Какие мысли были в его голове? Какие чувства теснились в его сердце?..

Мы этого не знаем, но произошло чудо перерождения человека. После похорон отца Ливерия Иван ушел с поста помощника. Он попросил прощения у всех, кого обидел, он сделал это частно перед каждым, и перед всеми; он стал защищать нас и помогать. Из негодяя он стал защитником и другом студентам. А через несколько месяцев он исчез. Говорили, что ушел в какой-то дальний монастырь.

...В Семинарию поступает плутоватый и малоразвитый юноша. Его мама – повариха при митрополите, поэтому он поступает как бы «по знакомству». Мама учит сына, чтобы он не рассчитыва только на нее, но и сам хорошо бы себя зарекомендовал. Но учеба не идет, и сынок старается зарекомендовать себя на другом поприще. Идет и по собственной инициативе переписывает всех обедающих студентов своего курса. Список этот подает Инспектору:
– Вот эти были на трапезе».
– Зачем это? – недоумевает Инспектор.
– Так...
– Ладно, пусть будет, иди.

Окрыленный тем, что хорошо зарекомендовать себя у него получается, студент бежит... в баню и переписывает всех моющихся там. Спрашивает фамилию и берет всех на карандаш. Ребята, понятно, в шоке: «Вот, теперь еще в бане всех на учет ставят». Один их мывшихся, старшекурсник из Академии, на вопрос, какая у него фамилия, хохотнув, ответил: «Пушкин».

Студент бежит со списком к Инспектору и подает ему бумажку.
– Что за бред? Зачем это?
– Так, на всякий случай...
Инспектор брезгливо берет список и просматривает.
– А это кто?
Студент заглядывает в список:
– Пушкин.
Инспектор знает, что никакого Пушкина в учащихся не числится. Начиная заводиться, спрашивает:
– Это который Александр Сергеевич?
– Ага, – угодливо отвечает студент, не поняв, что его подначивают, – такой, с бакенбардами, из Академии.
– Вон отсюда!
Семинарист бежит и думает, что же у него не получилось, почему Инспектор его прогнал.

Кстати сказать, потом этому студенту удалось стать помощником Инспектора и даже игуменом.

...Десять лет назад у нас в Академии случилась история, которая золотыми буквами была вписана в историю нашей Академии и вообще в историю Русских духовных школ. Случай этот назовем так: История об Анаксиосе.
Был помощник инспектора, студент Академии, иеродиакон Игнатий (Тарасов). Этот помощник (история должна знать своих «героев» поименно, поэтому я открываю имя и фамилию) вымогал у ребят взятки за сокрытие их нарушений. Опоздал на службу – неси деньги, а то напишут на тебя докладную записку и припишут еще и то, чего не было. Приезжаешь с каникул – неси гостинец, чтобы к тебе не придирались и не подлили. Унижения, вымогательства и многое другое настроило всех студентов против этого помощника. Но он был на хорошем счету у Администрации, в частности, у нашего тогдашнего ректора — архиепископа Константина, человека неоднозначного, про которого я лучше писать в своих очерках вообще не буду.
И вот назначен день... хиротонии, то есть рукоположения в сан священника этого иеродиакона, отца Игнатия.

Студенты гудят, как растревоженный улей. Разве можно допустить к священническому сану такого непорядочного человека? Но что делать? И студенты решили помешать хиротонии, пользуясь древним правом – высказать протест против рукоположения в момент рукоположения. Напомню, что во время хиротонии епископ выводит рукополагаемого к народу и спрашивает: «Аксиос?» (с греч.: «Достоин?»). По древним канонам, если люди против этого ставленника в священный сан, они могут закричать: «Анаксиос!», то есть, по-гречески, «Недостоин».
Это очень волнующий момент. Помню, как у меня колотилось сердце, когда меня выводили к народу и епископ спрашивал: «Аксиос?», а потом молчал, в ожидании, нет ли протестующих. А ну, как окажусь недостоин и кто-то крикнет из народа: «Анаксиос!»?

Вот и тут, владыка Константин выводит иеродиакона к народу – собственно, к студентам Семинарии и Академии, и спрашивает: «Аксиос?»
И тотчас семинаристы закричали: «Анаксиос! Анаксиос!»

По церковным канонам, рукоположение следовало остановить, назначить расследование, эту хиротонию нельзя было продолжать! Но владыка Константин, сверкнув глазами, пошел дальше. Он повернулся к хору и приказал: «Пойте Аксиос!» Хор молчал. Несколько жидких голосов в страхе, вразброд спели «Аксиос». При этом студенты кричали: «Анаксиос!»
Иеродиакона завели в алтарь и закончили рукоположение, уже не выводя к народу.

Служба закончилась. Студенты чувствовали себя униженными – им показали, что их мнение ничего не значит. Но не только студенты чувствовали себя униженными... Владыка Константин решил, что эта акция была направлена против него лично. Начались массовые репрессии. Были проанализированы видеозаписи службы и исключены все «зачинщики», как их называли. Исключили больше десятка человек, еще нескольким десяткам снизили поведение.

На стороне ребят выступили преподаватели. Они были сняты с преподавания или как-то ущемлены (особенно студентов защищали отец Ианнуарий и отец Георгий Митрофанов).

Когда на следующий день новорукоположенный иеромонах Игнатий пришел в храм служить Литургию, уставщик храма, игумен Софроний (Смук), не допустил его: «Какой ты иерей, ты неканонический!» Отец Игнатий кинулся к своему защитнику, владыке Ректору, и тот приказал допустить Игнатия до совершения Литургии. «Без меня», – сказал отец Софроний и ушел из храма в свою келью.

В течение полугода шли репрессии и расследования. Самое обидное, что Патриархия никак не отреагировала на скандал. Епархиальные владыки были в своем большинстве на стороне студентов. Всех исключенных из Семинарии и Академии ребят взяли в епархии, несмотря на грозные записи в личных делах: «склонен к непослушанию, раскольнической деятельности». Неизвестно, что думал обо всем этом Святейший Патриарх Алексий; известно, что он вызывал владыку Константина и, говорят, у них был серьезный разговор, но ничего больше предпринято не было. Не были восстановлены в Семинарии и Академии «зачинщики», не было внятного мнения Патриархии: так правы были ребята или они просто устроили скандал и саботаж?.. Через год-два тихо убрали отца Игнатия. Сейчас он служит в одной из российских епархий. А потом убрали и владыку Константина. Про них сейчас ничего не слышно, а ребят, выступивших инициаторами протеста против рукоположения, нередко можно увидеть на телеэкране. Это яркие священники, кто-то уже и протоиерей, занимающиеся возрождением Православия в России.

Господь меня миловал: я не был участником тех событий, а то, боюсь, и я был бы в числе исключенных. Когда я заканчивал Академию, этот скандальный «отец Анаксиос», как его прозвали студенты, учился еще в Семинарии и был тише воды, ниже травы. Эта ситуация произошла через два года после моего окончания Академии.